Ужель, скажите, вам еще не ясно,
Что в рай, как бы не был он чудесен,
Вводить насильно – труд напрасный
Рай будет все равно и дик, и тесен.
П. П.//"Голос народной армии", 1921 г.
Тюменская пресса о крестьянской войне 1921 года практически ничего не сообщала. В начале февраля, когда бои с мятежниками шли по всему краю, губернские «Известия» писали: «Частичные беспорядки произошли в кое-каких кулацких волостях нашей губернии». Ялуторовский «Красный вестник» в январе продолжал рассказывать о мировой революции и войне с Польшей, партийном съезде и ликвидации неграмотности. Только на последней странице размещались сообщения о конфискациях имущества у крестьян и арестах тех, кто не выполнил ту или иную разверстку.
В начале 1920 года на станции Заводоуковской появилась первая ячейка большевиков. Праторгом выбрали опытного железнодорожника, участника русско-японской и гражданской войны Николая Хахина. Его сын Александр стал первым руководителем заводоуковских комсомольцев.
Одной из главных функций партийных и комсомольских организаций на местах стало разъяснение политики партии. Это оказалось не простым занятием. Сибиряки советской властью были недовольны.
Особенно раздражала крестьян продразвёрстка. 18 ноября 1920 года Ялуторовский уездный исполнительный комитет приказал всем гражданам, имеющим излишки продовольствия, сдать их к 1 декабря. Причём таковыми считали даже семенное и фуражное зерно. Крестьяне покорно свозили хлеб на заготовительные пункты. У нас таким был Падунский спиртзавод – только там имелись хоть какие то складские помещения. Но и они были не рассчитаны на такую прорву зерна. Такие поездки действовали на мужиков лучше любой антисоветской агитации: видеть, как выращенный их руками хлеб горит в гуртах и мокнет под снегом не было никаких сил.
Поэтому когда 31 декабря 1920 года в Ишимском уезде вспыхнуло восстание, больше всего красные боялись, что мужики попытаются захватить Падун и отбить хлеб. Туда были направлены наиболее преданные делу революции активисты, среди них и Николай Хахин.
Однако и повстанцы догадывались, где будут сконцентрированы главные силы красных, и в лоб на Падун не полезли. Так и не дождавшись нападения,1 февраля 1921 года Николай Хахин был отпущен домой. И в этот же день село и станция Заводоуковская были захвачена мятежниками. Жена предупреждала парторга об опасности, но он пошёл утром на работу и сразу же был схвачен. Вместе с ним в руки белобандитов попала член партячейки, красная партизанка Зинаида Кондина. От неё семья Хахиных и узнала о последних часах жизни Николая Тимофеевича.
Захваченных в Заводоуковске коммунаров привели в село Бигилу, где находился полевой штаб «Мужицкой народной армии». Поутру пленных построили, отпустили нескольких человек, в том числе и Зинаиду Кондину, готовившуюся стать матерью. А остальных, босых, раздетых до нижнего белья, со связанными руками, в ночь повели, на Емуртлу, где находился главный штаб повстанцев. Утром за Бигилой, недалеко от дороги, на снегу была обнаружена бесформенная груда человеческих останков. Опасаясь скорого подхода частей Красной армии, бандиты, жалея патронов, в которых испытывали острый недостаток, рубили задерживающих их бегство пленных топорами и шашками, кололи пиками и штыками.
В те же дни погиб и сын Николая Хахина Александр. Его, раненого в бою под селом Упорово, отправили в ялуторовский госпиталь. По дороге молодой человек умер и был похоронен в братской могиле на ялуторовском кладбище.
Трагическая судьба Николая Хахина и других заводоуковских коммунаров не была «эксцессом исполнителей». Руководитель емуртлинского отряда «народоармейцев» бывший становой пристав (офицер полиции, аналог современного участкового) Флегонт Кравченко сам допрашивал и «судил» доставленных из Заводоуковской, Лыбаевской, Новозаимской волостей активистов. Наряду с коммунистами и комсомольцами, милиционерами и работниками сельских Советов среди них были школьные учителя и воспитатели яслей, жены, дети и родители красноармейцев. Из 253 арестованных полторы сотни было казнено сразу. Еще 139 человек белобандиты убили 19 февраля, когда на Емуртлу начали наступать части Красной армии. Отбить удалось только 11 пленных.
В ответ на такие зверства репрессивные меры предпринимали и советские власти. Согласно циркуляра Ялуторовского уездного исполкома у «участников бунта» надлежало конфисковывать всё имущество. Семьи повстанцев, выкинутые зимой на мороз, обрекались на медленную смерть. Не удивительно, что отступающие крестьяне оставляли красноармейцам листовки такого содержания:
«Привет вам, товарищи коммунисты! Как ваше самочувствие? Первым долгом уведомляем вас, чтобы вы не делали зверской расправы над партизанскими семьями, а то даём вам честное слово, что и ваши семьи партизаны будут уничтожать до корня. И будем производить такую жуткую расправу, хуже которой не может быть… будем всех рубить, как говорится, в капусту».
Репрессии по отношению к крестьянам привели к результатам полностью противоположным тем, которые ожидали красные. Лозунги повстанцев «За советы без коммунистов!», «Да здравствует крестьянская власть!», «Да здравствует свободная торговля!», «Дайте хлеба!» привлекали всё больше сторонников. Крестьяне потянулись в леса, пополнились партизанские отряды.
15 марта повстанцы перешли в контрнаступление. Из Емуртлинской волости они быстро продвигались к Ялуторовску. Среди органов советской власти возвращение мятежников вызвало настоящую панику. В считанные часы «эвакуировался», сбежав в уездный центр, Бигилинский ревком, его примеру были готовы последовать в соседних сельсоветах.
Центрами повстанческого движения в наших местах стали села Емуртла и Юрга. А вот сам Заводоуковск крестьяне удерживали менее двух недель. Сказалось наличие железной дороги.
По воспоминаниям старожилов, в ночь на 12 февраля на станцию Заводоуковскую вошёл бронепоезд «Красный сибиряк». Повстанцы попытались «скрасть» стальной монстр, подобравшись к нему в темноте. Но команда была на чеку, и ударила по белякам из всех пулемётов и пушек. Долго потом жители улицы Пролетарской (где сейчас магазин «Парус») находили у себя на огороде картечные стаканы. С тех пор Заводоуковская волость постоянно находилась на «красной доске» среди других сёл уезда, не принимавших участия в восстании.
Более жестокие бои были за Новую Заимку, которая переходила из рук в руки несколько раз. Но и там подавляющее превосходство в огневой и броневой мощи дало о себе знать. Новые регулярные частей Красной армии прибывали в нашу губернию и соотношение сил, и военная удача всё больше склонялись на сторону большевиков.
Но к окончательному поражению повстанцев привели меры не военные, а политические. 14 марта на Х съезде компартии было принято решение о переходе к новой экономической политике, отменившей продразвёрстку и разрешившую свободную торговлю, что сразу же выбило у руководства восстанием главные лозунги. Да и приближающиеся полевые работы заставили крестьян задуматься о перспективах дальнейшей борьбы.
Третий губернский съезд советов, желая вернуть мужиков к мирному труду, объявил с 5 по 20 июня 1921 года «двухнедельник добровольной явки» повстанцев. Сложившим оружие была гарантирована амнистия. Сдалось более тысячи человек, среди которых оказались и многие командиры партизанских отрядов, в том числе и сам Флегонт Кравченко.
В юргинских лесах и на Комиисаровской даче осталось несколько сот самых непримиримых противников советской власти, разрозненные отряды которые до глубокой осени убивали активистов, нападали на почты, кооперативы и больницы. Продовольствие повстанцам приходилось добывать откровенным грабежом крестьян, и отношение населения к белым стало откровенно враждебным.
В ноябре холода окончательно сломила у пообносившихся «народоармейцев» к сопротивлению. Более сотни решили пробиваться в Курганский уезд и далее на юг (остатки сибирских повстанцев смогли в конце концов пробиться через Казахстан в Китай). Полсотни «старых бандитов» стались красноармейцам и были отпущены по домам. В лесах Емуртлинской волости осталось человек 25 белобандитов, последние отряды мятежников в нашей губернии были ликвидированы только к концу 1922 года.
Гражданская война в Сибири, вспыхнув напоследок кровавым пожаром крестьянской войны, закончилась. «Горючий материал» - самые активные и беспокойные сторонников обеих лагерей - украсили своими костями сибирские леса. У тех, кто выжил, сил сопротивляться новому порядку уже не было. Да и красные власти почти десять лет не вспоминали своим бывшим врагам их прегрешения. Но вот в 1929 и 1937 годах участие в «кулацко-эсеровком мятеже» могло стать смертным приговором для давно забывших «грехи молодости» повстанцев.
Монумента жертвам крестьянского восстания 1921 года на улице Братской уже нет. По воспоминаниям старожилов, здесь были захоронены Николай Хахин, супруги Кондины и ещё шесть коммунаров. Правда, век спустя, при переносе памятного знака на улицу Свободы, поисковики останков жертв мятежа здесь не обнаружили.
"Заводоуковские вести" №№ 32 и 42 от 21 апреля и 26 мая 2018 года
