Медведева Г.В.,
руководитель родословного
общества «Истоки»,
город Заводоуковск
«То работы невмочь, то расправа и суд…»
(о раскулачивании крестьянина-середняка Морозова Д.К.)
Морозовы Дмитрий Кириллович и Дарья Васильевна. Вместе с пятью детьми и бабушкой Степанидой Петровной они были раскулачены в 1932 году
В декабре 2019 г. исполняется 90 лет с начала сплошной коллективизации в России. До сих пор не утихли споры учёных о её результатах, по-прежнему рассматриваются альтернативы этого варианта реформирования сельского хозяйства страны. Однако, при наличии в современных исследованиях разных точек зрения на историю колхозного строительства, все оппоненты сходятся во мнении, что коллективизацию нельзя было проводить столь быстрыми темпами, включая в колхозы всё сельское население и применяя насилие. За этим периодом развития советской деревни прочно закрепился эпитет «трагедия», которая оставила кровоточащий след в памяти нескольких поколений крестьян.
Мой рассказ, основанный на подлинных документах и воспоминаниях, – всего лишь дополнение, выразительный эпизод в общую картину острой и драматической страницы аграрной истории советского периода, в полной мере коснувшейся и нашего края. Своей главной задачей считаю внесение вклада в воссоздание подлинного портрета раскулаченного крестьянина. Мой дед Морозов Дмитрий Кириллович (1891 г.р.) – выходец из бедной многодетной крестьянской семьи д. Сединкина Заводоуковского района. Женившись на зажиточной вдове погибшего в Первой мировой войне солдата – крестьянке Шапоревой Дарье Васильевне, он стал главой крепкого хозяйства.
Его тесть Хряков Василий Платонович до революции 1917 г. владел 15 десятинами посевных площадей и ещё 10 десятин земли арендовал. Семья проживала в пятистенном доме с полной надворной постройкой, крытой тёсом: тремя амбарами, конюшней, тремя стаями, баней. На подворье содержались выездная и до шести рабочих лошадей, до трёх жеребят, до 12 коров и до 12 голов мелкого скота (овец, свиней). Для обработки пашни и сенокосных угодий имелись простейшие сельскохозяйственные орудия труда: конные грабли, косилка, два плуга, восемь борон, сноповязка, молотилка. Поскольку рабочих рук не хватало, на сезонные работы нанимали от трёх до пяти человек, один работник проживал в усадьбе Хряковых круглогодично [1]. Вступив в брак, Дмитрий Морозов официально обозначился хозяином наследства своей жены, а фактически вошёл в семью Хряковых «примаком», заняв положение основного работника, который ни зимой, ни летом не знал покоя и отдыха. Старики уже отошли от дел, один за другим родилось пятеро детей, которых надо было кормить и одевать. Трудолюбивый мужик старался: ни свет, ни заря выезжал на полевые работы; в жаркие дни страды, сенокоса его, обессилевшего, привозили домой в телеге. Жена Дарья и подростки хлопотали во дворе и огороде, занимались рукодельем.
Это были 1920-е гг., известные в истории как годы «новой экономической политики»: законодательство позволило крестьянам увеличить земельные наделы, использовать наёмный труд, излишки полученной сельхозпродукции продавать на рынке. Дед Дмитрий к 1927 г., к концу НЭПа, не только сохранил примерно те же, доставшиеся от тестя, посевные площади и количество живности на дворе, но и, как тогда говорили, «имел хозяйство с повышением», платил сельхозналог с 38-44 руб. до 70 руб. и более, торговал на базаре мукой, мясом, рыбой [2].
Однако, с одной стороны, НЭП предоставила земледельцам возможность улучшать благосостояние, но, с другой, крестьянам не было смысла слишком разворачивать хозяйство, так как сразу же повышалась ставка налога. «Ножницы цен» на зерно и промышленные товары вынуждали крестьян отказываться от торговли излишками своей продукции, продавалось ровно столько, сколько требовалось для уплаты налога. Это привело к тому, что в 1928 г., Морозов Д.К., как и другие состоятельные крестьяне, как тогда выражались, «умышленно сократил своё хозяйство», а к 1930 г. довёл его до минимума.
В стране один за другим последовали кризисы, вызванные противоречиями в народном хозяйстве страны. Засушливые и неурожайные 1927 - 1928 гг. спровоцировали стихийную «хлебную стачку», когда зажиточные слои деревни фактически прекратили продажу зерна государству, придерживая его до весны, когда сложится более благоприятная рыночная конъюнктура. Возникли серьёзные трудности в снабжении хлебом городов и армии, в городах ввели карточную систему. Перевод крестьянских хозяйств на путь крупного обобществлённого производства стал рассматриваться руководством государства как единственное средство решения хлебной проблемы, а также других глобальных задач; был провозглашён курс на коллективизацию.
В д. Сединкино образовали два колхоза - «Новая жизнь» и «Советская Сибирь». В августе 1929 г. Морозов Д.К. вступил в колхоз и передал в общее хозяйство двух рабочих лошадей из имеющихся четверых и двух коров, одна корова была оставлена в семье с пятью детьми от двух до 12 лет. Зная Дмитрия Кирилловича как трудолюбивого, успешного хозяина, земляки включили его в правление колхоза [3].
Создаваемые наспех колхозы не умели и не могли результативно работать. Организация труда, учёта и планирования находились на крайне примитивном уровне. Скоропалительное создание тысяч колхозов при отсутствии опыта их ведения, материальных стимулов, нехватки квалифицированных кадров сельских руководителей, специалистов, техники только усилили дезорганизацию деревни. Толковому, привыкшему к независимости Дмитрию Морозову многое не нравилось в ведении коллективного хозяйства, о чём он открыто высказывался. Когда пришло время так называемого «разоблачения врагов народа», ему припомнили его «разлагательскую работу» в колхозе, поставили в вину подрыв весенне-полевой кампанию 1931 г. В итоге в конце 1931 г. за невыход на работу и срыв строительства скотных дворов он был исключён из членов правления колхоза [4]. Судя по переписке с архивами, ещё 15 марта 1932 г. он состоял в колхозе, но уже был подвергнут проверке и, как было отмечено в анкете, «вёл себя замкнуто» [5].
К этому времени эпоха массовых депортаций крестьянства, затрагивавших все регионы страны, фактически завершилась. Наступила новая фаза государственной репрессивной политики в деревне, где на первое место выходили карательные акции, связанные, прежде всего, с так называемыми хозполиткампаниями – хлебозаготовками, посевом, уборкой зерновых и т. д. Заготовки сельскохозяйственной продукции (мяса, зерна), хотя формально считались государственными или кооперативными закупками, фактически являлись обязательными поставками, невыполнение которых преследовалось репрессиями как в судебном, а чаще во внесудебном порядке. Цены на сдаваемую сельскохозяйственную продукцию были символичными – в 8 - 10 раз ниже рыночных, размеры обязательных поставок были увеличены в два раза, что делало их почти невыполнимыми.
В мае 1932 г. Морозов Д.К. был раскулачен за «несдачу хлеба и эксплуатацию чужого труда» и лишён избирательных прав, «как эксплуататор». Впоследствии он объяснял своё экономическое положение следующим образом: «Как члену колхоза, сельсовет предъявил мне уплатить 400 руб. деньгами, 10 кг гусиного пера, 10 кг шерсти, что я был не в состоянии выполнить» [6]. В справке, выданной сельсоветом на момент его ареста, Морозов Д.К. значится «кулаком», так как и до революции, и после держал как постоянных работников, так и сезонных, то есть использовал наёмный труд, что было главным критерием «кулачества».
В отзыве, подписанном председателем сельского Совета Рыжковым, Морозов Д.К. характеризуется так: «К работе колхоза относился по-казённому. Тогда как в своём хозяйстве, когда имел батраков, поднимал их с полночи на работу, не считаясь ни с какой погодой. За невыплату хлебозаготовок подвергался штрафу, также и за денежные платежи. Хлеб всегда сдавал под нажимом. При сплошной коллективизации был обнаружен спрятанный хлеб» [7].
Теперь, когда можно работать с архивными материалами по раскулачиванию, открывается неприглядная картина, как это делалось. При отсутствии внешних признаков богатства, крестьяне оценивались по политической позиции, отношению к советской власти, коллективизации. Комиссия по раскулачиванию могла прибегнуть к старым фискальным спискам, сохранившимся в деревенских советах, к осведомителям ОГПУ, к разоблачительным выступлениям соседей, порой привлечённых возможностью разграбить чужое хозяйство. В деревне произошли раскол и противостояние между зажиточным крестьянством и беднотой, которая в атмосфере страха и неуверенности была вынуждена участвовать в раскулачивании. Вовлечение в ликвидацию кулацких хозяйств беднейшего населения делало их соучастниками произвола.
В папках «кулака» Морозова Д.К. хранятся материалы пяти допросов и показаний за период с 1931 г. по 1933 г. жителей д. Сединкина, составленные сотрудниками ОГПУ по Уралу Бодровым и Антроповым, с подпиской о неразглашении данных показаний во избежание ответственности. Односельчанин Ермачков А.П. (29 лет) показал: «Морозов Д.К. имел крепкое зажиточное хозяйство. В колхоз внёс две лошади, две коровы и две разбитых тележки. Остальное всё «растонжировал» (орфография сохранена). Когда я был в батраках, он запрягал шестерых лошадей, но сбруи и телеги не достались в колхоз» [8]. Накопленная слепая злоба некоторых односельчан к крепким соседям охотно выплеснулась навстречу настойчивым вопросам «огпушника» да так и въелась в пожелтевшую от времени бумагу!
Бросается в глаза, что два допроса от 26 апреля 1933 г., накануне ареста деда, не просто заполнены самим сотрудником ОГПУ, но и, как под копирку, повторяют один и тот же текст, одни и те же цифры. Как ни странно, оба свидетеля «назубок» помнили даже количество голов мелкого скота, который держал земляк Морозов 15-20 лет назад. Очень похоже, что на бланки записывалось то, что требовалось для раскулачивания крестьянина. Как указано в характеристике Морозова Д.К., выданной Сединкинским сельсоветом 6 мая 1935 г., «хозяйство взято (изъято) у него, как у кулака»; «сам Морозов взят через ГПУ, отбывал 1-й год, как кулак» [9]. Акта, описи конфискованного имущества и других сведений о раскулачивании Морозова Д.К. в архивах не нашлось (что не позволяет до сих пор осуществить его реабилитацию).
Главу семейства забрали и увезли в неизвестном направлении. Жена Дарья Васильевна осталась с пятью несовершеннолетними детьми на руках - двенадцати, девяти, семи, пяти и двух лет - и 70-летней матерью. Как они мыкались по чужим углам, голодали, ели травяные лепёшки, опухали, собирали по деревне милостыню – это уже другая скорбная история. При конфискации хозяйство было разорено до нитки, активисты собрали во дворе даже мороженое бельё с верёвки. Женщины жили одним днём, лишь бы детей накормить, о будущем не загадывали. Где их единственный кормилец, вернётся ли когда-нибудь, никто не знал.
По воспоминаниям родственников, Морозов Д.К. отсутствовал дома два года, называют населённые пункты, где ему приходилось отбывать наказание – Анжеро-Судженск и д. Пестерьки Свердловской области, рядом с Сарановским рудником. Неизвестно, чем занимался мой дед на руднике: то ли выкапывал и отвозил на станцию валуны, то ли ремонтировал телеги и сани, то ли строил дома. Возможно, первый год он провёл на лесоповале или на строительстве, так как был хорошим плотником. Позже его переправили в г. Нижний Тагил, где он наряду с тысячами других крестьян, лишённых собственности и семьи, насильно согнанных на великие стройки социализма, участвовал в возведении жилого комплекса для Уральского вагоностроительного завода.
Подлинные документы того времени - удостоверение ударника труда, где отмечено выполнение им нормы в ноябре 1933 г. на 142,3 %, и справка от 12 декабря 1933 г. Управления строительством г. Нижний Тагил подтверждают, что он действительно работал на строительстве в качестве плотника [10]. Получив отпуск, мой дед попросту сбежал, вернулся в деревню и воссоединился со своей горемычной и нищей семьёй. Его не искали и не пытались вернуть, так как в Нижнем Тагиле был страшный голод, доходило до каннибализма.
Подкулачник Д. Морозов (второй слева) породнился с бригадиром колхоза Федотовым Ф.С. (крайний справа), 1950 г.
Местная власть объявила деда «подкулачником» и выселила его многодетную семью в соседнюю д. Ольховка, где в крохотной избушке он и прожил до самой смерти. Жизнь распорядилась так, что напротив, в большом доме, жил один из тех самых активистов, который приезжал д. Сединкина и утверждал новый строй. Бабушка иногда видела в его дворе вещи, изготовленные когда-то её руками и изъятые при раскулачивании, плакала, но ничего уже нельзя было изменить. Дед пытался вернуть дом, но ничего не сумел добиться.
Со временем жизнь смягчила удары судьбы. Дочь «подкулачника» Морозова Д.К. (моя мать Морозова Ю.Д.) вышла замуж за сына бригадира местного колхоза Федотова Ф.С., сваты сначала сторонились друг друга, а потом смирились с этим «сюрпризом» и вместе отмечали советские праздники. Конечно, горючая обида за этот произвол властей и насилие, с которым насаждался колхозный строй, до конца дней не покидал не только старших в роду Морозовых, но и их детей. Да и нам, внукам, передалось это чувство несправедливости. «Раскулачивание» породило долговременные, бьющие по следующим поколениям последствия. Это был исторический слом, прошедший через семьи и разрушивший всю социальную организацию деревни.
Источник:
- ГУТО ГАТО. Ф. Р-301. Оп. 4. Д. 379
Краеведческая конференция "Наше наследие": материалы докладов и сообщений.- Ишим, 2019.- СС. 113 - 116.
