Воеводина Т.С.,
экскурсовод
МАУК ЗГО «ЗКМ»

В фондах Заводоуковского краеведческого музея хранится отпечатанная на машинке документальная повесть «Гроза над Притобольем». Её написал не профессионал – это сразу чувствуется по стилю. Даниил Николаевич Балин, ветеран Гражданской  войны и бывший командир добровольческого отряда, в 1974 году проживал в г. Алапаевске Свердловской области как «персональный пенсионер».

Согласно «Положению о персональных пенсиях», утверждённому Постановлением Совета Министров СССР № 1475 от 14 ноября 1956 года, персональными пенсионерами становились в знак признания личных заслуг в строительстве советского государства. Это были, прежде всего, те, кто активно участвовал в революционной деятельности, борцы за власть Советов и дело пролетариата.

Даниил Николаевич Балин был участником подавления Западно-Сибирского восстания 1921 года. Его повесть «Гроза над Притобольем» - это попытка объединить свои воспоминания с официальной советской трактовкой событий «кулацко-эсеровского мятежа». Как очевидец, он мог рассказать лишь о том, что происходило непосредственно с ним в Емуртлинской и соседних с ней волостях Ялуторовского уезда. Автор попытался это дополнить тем, что ему стало известно из официальных источников, а также украсить своё произведение описаниями природы и выдуманными диалогами.

Позиция Д.Н. Балина однозначна: «С 8 февраля 1921 года враги Советской власти подняли кулацко-эсеровский мятеж против молодого Социалистического государства, в лютой ненависти они зверски замучили и расстреляли сотни невинных мужчин, стариков, женщин, детей» [1]. Свою повесть он посвятил памяти коммунистов, комсомольцев и всех сочувствующих Советской власти, погибших в 1921 году. Сам Балин тоже был схвачен повстанцами, но ему, как это ни удивительно для продотрядовца, удалось избежать расправы.

История Даниила Балина началась 7 января 1921 года,  когда политотдел 16-й армии из города Могилёва командировал его в распоряжение ВЧК, затем он был направлен в Тюменскую губ. ЧК, где его снабдили всеми необходимыми документами. Перед самым арестом Даниил Иванович успел их все уничтожить, разорвал на мелкие кусочки и спустил в щели в полу. Это было первое, что помогло ему выжить, конечно. Из Тюмени его направили в должности особо уполномоченного в Емуртлинскую волость Ялуторовского уезда (ныне Упоровский район).

20-летний уполномоченный прибыл в эти места, не имея понятия о сложившейся обстановке.  Впрочем, он и не успел поднатореть в них, так как впервые выехал «на дело» 5 февраля и был арестован уже 9-го. Поэтому о событиях, приведших к восстанию, он знал, в основном, по словам председателя уездисполкома и от своих товарищей, или позднее прочитал. Его описание событий звучит так, словно он цитирует что-то: «В тяжёлые послевоенные годы стране нужен был хлеб. Рабочие Питера и Москвы получали тогда скудный паёк, который измерялся четвертями и восьмушками фунта. … Советское правительство приняло декрет «Об изъятии хлебных излишков в Сибири и Зауральских губерниях», надо было заготовить 6,5 млн. пудов хлеба» [2]. Он искренне верил, что продотряды делают благое дело, спасая от голода умирающих в Москве и Петрограде, что будут «изъяты» лишь «излишки» зерна, а вся тяжесть продразвёрстки ляжет на кулаков и зажиточных крестьян. Но что-то пошло не так.

«Не всё проходило гладко с заготовкой хлеба. Сдав его, люди надеялись, что больше у них не возьмут. А через несколько дней им вновь приносили повестку, в которой предписывалось вновь сдавать зерно. А тут ещё из губернии пришло предписание развёрстку раскладывать не по наличию хлеба, а по душам. У кого семья большая, да живёт бедный – хоть волком вой. У другого нахлебников нет, да и амбары ломятся от зерна, а привёз несколько мешков – баста! От такого указания местное кулачество воспрянуло духом, что и было положено сдавать – и то не хотелось везти» [3]. Это он слышал от товарищей из местных. В повести Даниил Иванович винит во всём кулаков, которые скрывали излишки хлеба, не хотели сдавать, из-за чего вводились дополнительные разнарядки, что вызывало неприятие и ропот крестьянства. Но и он невольно проговорился об истинных причинах, то есть непродуманной организации и методах продразвёрстки, а также многочисленных злоупотреблениях продотрядовцев. Он приводит несколько фраз, которые хорошо характеризуют настроения крестьян того времени: «Последнее забирают, как я жить буду!», «Раньше Колчак драл три шкуры, а теперь красные туда же» [4].

Но одно дело - знать, а другое – признавать. Для Балина, видимо, это было невозможно. Он писал: «Тюменский губисполком, губпродком и губком РКП (б)…требовали от местных органов переложить всю тяжесть развёрстки на кулацкие хозяйства, ни в коем случае не допускать грубостей и превышения власти, и предупреждали, что виновные в этом будут привлекаться к строгой ответственности. Однако это было уже запоздалое решение. Сложившейся обстановкой воспользовались эсеры и начали готовить восстание кулаков» [5]. «…в конце января 1921 года восстание уже было подготовлено, в некоторых волостях губернии вооружённые кулацко-эсеровские отряды выступили с провокационными лозунгами – «За Советы без коммунистов и большевиков» [6].

Д. Н. Балин попытался представить художественное описание начала восстания. Тёмной зимней ночью в село Емуртла прибыл гонец. Он подъехал к дому кулака Феофана Боровкова и забарабанил в окно. Когда хозяин открыл, он услышал пароль: «Земля и воля». Феофан тогда созвал всех верных людей, через полчаса собрались мужики, вооружённые винтовками, ружьями, пиками, ломами и просто берёзовыми кольями. Они тихо подобрались к дому, где спали продотрядовцы. Среди них был и печально известный впоследствии Флегонт Кравченко, бывший становой пристав при царе и Колчаке (вроде современного участкового), именно он убил часового. Восставшие ворвались в дом, раздались выстрелы, продотрядовцы в одном белье выпрыгивали из окон, где их принимали на вилы.

Командир отряда Кривошеин и комиссар Казанцев спали с наганами, и успели убить нескольких человек, но их вскоре подмяли и связали. Одновременно выманили из дома и схватили председателя волисполкома Михайлова. Начались аресты всех, кого подозревали в сочувствии к коммунистам. В ночь на 9 февраля в деревне Моревой был арестован и сам автор этой повести, с ним его квартирные хозяева, секретарь сельсовета и другие, всего 32 человека. С этого времени слова Даниила Балина перестают походить на цитаты.

Он оставил гнетущее описание утра 9 февраля 1921 года: «Багровое солнце находилось над лесом, освещая истоптанный снег, залитый кровью. На улицах шумно. Везде встречается поодиночке и группами вооружённый народ. Скачут всадники, к центру села ведут избитых, в разорванной одежде людей. К полудню начали приводить партии арестованных, мужчин и женщин с детьми, которых вели за руки или несли на руках» [7]. «К вечеру в Емуртле были созданы главный штаб мятежников и следственная комиссия. В её состав включили председателем Флегонта Емельяновича Кравченко, Феофана Боровкова назначили комендантом повстанческих отрядов, Кирилла Поползухина – на должность начальника всех арестных домов» [8].

Сам же молодой Балин оказался в подвале бывшего дома купца Рякишева в центре села. Всего там сидело всё время в тесноте человек 150, временами открывались двери, и кого-нибудь вызывали в штаб. Все знали, что этим людям вернуться не суждено, но никто не ведал, куда они пропадают. Вызвали комиссара Казанцева. Молодой человек запомнил его последние слова: «Товарищи, многие из нас от злостного врага Советской власти погибнут, но, быть может, кто из вас останется в живых, он должен помнить эти кровавые дни не забывать нас, погибших за власть Советов. Прощайте!» [9].

На допросе Флегонт Кравченко сказал Казанцеву: «Ведь ты, комиссар, хотел хлеба? Принесите зерна! А теперь ешь» [10]. Казанцева повалили на пол и стали сыпать ему зерно в нос, рот, в уши. Он потерял сознание. Комиссара вытащили на улицу, где уже было много людей, избитых, раздетых до нательного белья. На морозе они жались друг к другу. Там же был командир продотряда Кривошеин, его пришлось тащить волоком, и почти нельзя было узнать. Там же был окровавленный председатель Фёдор Михайлов. Это была первая партия, приготовленная на расправу.

Людей со связанными руками отвели за окраину села, затем по лесной дороге – на опушку Петковского бора, на берег оврага Ключи. Начальником колонны был родной племянник председателя Фёдора Петровича Михайлова Егор. Он первым ударил своего дядю нагайкой… Как пишет Балин: «…конвоиры били свои жертвы палками, докалывали пиками, стреляли в упор из обрезов» [11]. Особенно жутким было зрелище крови, дымящейся над полями.

Даниилу Балину несколько раз повезло. Во-первых, он уничтожил документы, а, во-вторых, как новичка и не местного, его почти никто не знал. Когда всё же узнал конвоир Клевакин, то не выдал. Дело было в том, что они когда-то служили в политотделе 29-й стрелковой дивизии. Клевакин, видимо,  случайно оказался с восставшими, и позднее вступил в добровольческий отряд по ликвидации банд, организованный Балиным.

Даниил Николаевич на допросе назвался сыном купца Пушкарёва из города Шадринска, мол, приехал по торговым делам и попал в заваруху. Кирилл Поползухин, один из бандитских начальников, оказался торговцем, хорошо знавшим мнимого отца, купца Николая Васильевича Пушкарёва. Он приказал отправить Балина обратно в подвал. Пока молодой человек шёл в подвал, читал лозунги, написанные на стенах, - «Да здравствует Советская власть без коммунистов и большевиков», «Омск взят, взят Курган, Ишим, Петропавловск, Шадринск», «Наши доблестные войска наступают на Ялуторовск и Тюмень» [12].

Далее дни в подвале шли однообразно: каждое утро прибывали новые люди, и каждый вечер отправлялась партия на казнь. Тогда Балин не считал жертвы, но позже по архивным данным восстановил картину убийств, пыток, расправ. Мятежники и вправду не щадили никого, вырезали целые семьи. Видимо, связывая просвещение с большевизмом, они громили школы и избы-читальни, уничтожали книги, расправлялись с учителями. Даниил Балин с горечью вспоминает, что с ним в подвале сидели молоденькие учительницы и начальницы детприютов.

Кстати, в Заводоуковске мятежники также уничтожили Народный дом с избой-читальней, открытый на месте бывшей этапной тюрьмы - завода. Старожилы вспоминали, что особую ярость у крестьян почему-то вызвал привезённый школу глобус, который был немедленно уничтожен.

Даниил Николаевич, конечно, позднее ознакомился с данными статистики и изложил их в своей повести, с ними могут ознакомиться все желающие в официальных источниках. Во всех волостях, охваченных восстанием, творились жестокие расправы над теми, кого считали сторонниками Советской власти. Те же, кому посчастливилось выжить, вспоминали жестокие пытки.

Как писал Даниил Балин: «Обращались с нами так, что трудно описать, как они издевались над нами, арестованными. Они нам передачу с воли совершенно не давали, а сами хлеба давали в сутки восьмую фунта /50 грамм/ и того меньше, и один стакан холодной воды, некоторые из парш пили ночью. На допросах…тыкали под ноготь и в нос иголками, дёргали волосы на теле у женщин и мужчин, тыкали шильями в непоказанное место. Некоторые были непричастны к коммунистической партии и к службе Советской власти, они под силой издевательств принимали на себя вину, и их следственная комиссия присуждала к смертной казни, к расстрелу…» [13].

Эти слова очевидца заставили лично меня по-новому взглянуть на ставшую уже хрестоматийной фразу о «русском бунте, бессмысленном и беспощадном». Прежде всего, в результате всегда страдают не виновные, а беззащитные.

Лишь 11 человек, освобождённые красноармейцами, выжило из числа посаженных в подвал. Как писал об этом Д.Н. Балин:  «Во второй половине февраля в район мятежа было переброшено несколько полков 26-й и 29-й стрелковых дивизий из центральных районов Сибири. Со стороны Ялуторовска наступательные бои вели части 181-го и 253-го полков и бронепоезд «Красный сибиряк» [14]. Кстати, именно этот бронепоезд освободил от восставших нашу станцию Заводоуковскую ещё 12 февраля 1921 года.

Даниил Николаевич хорошо запомнил своих освободителей – запасной пулемётный батальон под командованием Фомина и военкома Ямова. Бросается в глаза разительное отличие в описаниях красноармейцев, которые имеют героическую внешность, и мятежников, которые запомнились ему уродливыми, жуткими. Например, о Фомине, командире батальона, он говорит как о «грозном человеке» с мускулистой фигурой и «острым пронзительным взглядом голубых глаз» [15]. А мятежники описываются то заросшими щетиной, то с кривыми толстыми губами, хмурыми, угрюмыми, злобными. Очевидно, он их ненавидел после всех перенесённых испытаний. Почти накануне своего освобождения Балин и другие коммунисты, «сидящие по каталажкам», стали свидетелями расправы над пленным разведчиком красноармейцем Николаем Горбуновым. Они слышали его стоны, а потом увидели, как его тащили на улицу, так сильно изрезанного, что, по словам Даниила Балина «…он был замотан как будто в старое пальто, а ноги его были в старых портянках» [16].

Расправившись с разведчиком, бандиты стали готовиться к наступлению красных. На край села стаскивали бороны, телеги, сани, забрасывали их сеном, обливали водой. На рассвете 24 февраля 1924 года 6-й запасной пулемётный батальон выступил из д. Моревой на Емуртлу. Начался бой, мятежники, засевшие за снежными валами, не выдержали натиска, начали беспорядочно отступать. Село было взято. Охрана, приставленная к арестованным, разбежалась ещё в начале боя, и когда красноармейцы подъехали штабу мятежников, там никого уже не было. Они отворили двери и выпустили 11 оставшихся в живых узников.

Этот момент описывается так: «Поддерживая друг друга, избитые, исколотые шильями, в синяках, в разорванном белье, без верхней одежды и босые, из камеры начали с трудом выходить люди. Многие из нас плакали и обнимали красноармейцев. Среди освобождённых были: райпрокурор Булычёв Н.А., председатель Суерского волисполкома – Орлов, волкомиссар Чирятьев, председатель женотдела Тресвятских, уполномоченный губкома РКП/б/, губисполкома и губЧК Балин Д.Н., то я, военком лескома Омской жел. дороги и другие» [17].

Признаться, этот момент в повести немало удивил сотрудников музея, так как в живых остались те, кого, казалось бы, должны были казнить в числе первых, те, кто по должности и убеждениям и был в числе главных врагов восставших. Как же вышло, что именно они смогли продержаться до освобождения? Ответ также есть в повести: в то время, как многие не выдерживали пыток и оговаривали себя, «эти 11 человек… перенесли все пытки и не признались ни в чём, это им дало возможность дождаться своего освобождения» [18]. Выжили самые стойкие, а стойкости им придавало, скорее всего, то, что они прекрасно сознавали, что их ждёт в случае признания, и молчали до последнего.

Самое интересное, что и многие из мятежников впоследствии смогли получить помилование, добровольно сдавшись и сложив оружие. Правда, приказ, вышедший в июне 1920 года, касался вроде бы тех, кто не совершил тяжких преступлений, однако точно так же сдались и некоторые одиозные фигуры, например, Флегонт Кравченко, судивший и отправлявший на казнь сотни людей. Возможно, так получилось потому, что помилование справедливо казалось властям лучшим способом проредить ряды бандитов, скрывающихся в лесах.

Что касается Балина, то он после освобождения возглавил добровольческий отряд из 72 бойцов, воевал с мятежниками, а потом согласно предписанию проводил разъяснительную работу о сдаче оружия среди них. В это время он повстречал многих из тех, кто когда-то держал в плену его и его товарищей, к примеру, Феофана Боровкова. Этот последний не сдался, был арестован и приговорён к высшей мере в мае 1922 года.

К тому времени отряд Даниила Балина был уже расформирован, оружие и боеприпасы были сданы в Ялуторовский уездвоенкомат, 2 января 1922 года он сам был отозван Тюменским губкомом. Так автор повести покинул места, где пережил за год события, которые потом помнил всю жизнь.

Самым ярким из его воспоминаний было, конечно, освобождение из-под ареста и следующий день после него. Тогда по приказу командира батальона Фомина стали доставлять из Пятковского бора и оврага Ключи изуродованные, замёрзшие тела людей, которых трудно было узнать. Как писал Даниил Николаевич: «Убитых положили в пожарный сарай, из которого близкие и знакомые опознавали их и увозили в свои деревни и сёла, а остальных привезли на площадь, на которой собралась толпа, плач и стоны повисли в морозном воздухе…Медленно опускают тела в гробах в могилу и друг за другом укладывают их рядами, на площади у школы предали земле 42 товарища, гремят прощальные боевые залпы, и гулко стучит промёрзшая земля в крышки гробов. И вот уже вырос холм» [19].

Братская могила борцов за установление Советской власти в 1921 г., с. Емуртла.

И в настоящее время в с. Емуртла стоит обелиск на братской могиле погибших в 1921 году. У нас похожий памятник стоял до недавнего времени на ул. Братской, в настоящее время мемориальная доска жертвам восстания 1921 года перенесена на ул. Свободы. В своей повести Даниил Николаевич писал: «Прохожий, остановись! Сними шапку, поклонись их светлой памяти, и знай, что они отдали жизнь за наше счастье» [20]. Большинство из тех, кто погиб в 1921 году, как сторонники власти Советов, так и противники, верили в лучшее будущее своей страны.

Литература:

1. Балин Д.Н. Гроза над Притобольем. Документальная повесть [Рук.], Алапаевск, 1974. С. 3.
2. Там же. С. 9.
3. Там же. С. 13.
4. Там же. С. 17.
5. Там же.
6. Там же. С. 25.
7. Там же. С. 29.
8. Там же.
9. Там же. С. 33.
10. Там же. С. 35.
11. Там же. С. 37.
12. Там же. С. 43.
13. Там же. С. 57.
14. Там же. С. 47.
15. Там же.
16. Там же. С. 51.
17. Там же. С. 55.
18. Там же. С. 57.
19. Там же.
20. Там же. С. 61.

Краеведческая конференция "Наше наследие":материалы докладов  и сообщений,- Ишим, 2018.- СС. 37-42

Вы не можете комментировать данный материал. Зарегистрируйтесь.