А.П. Ярков,
доктор исторических наук,
Тюменский государственный университет,
Тобольская комплексная научная станция УрО РАН

Западная Сибирь в 1867–1916 годах занимала 12,9 % территории азиатской части империи, заселённой преимущественно сельским оседлым и кочевым населением, сохранявшим установки традиционного общества. Для укрепления в нём идей модернизации имели значение внутриполитические факторы, как и социальные особенности: населённость территории, соотношение этносов и сословий, число городов и горожан[1]. Показательна и ситуация в негородской среде. Так, в тот период среди сельчан насчитывалось 42 % старожилов, переселенцев – 34,2 %, аборигенного и коренного населения – 18,7 %, а казаков – 5,1 %. Заметим, что верхушка казачества и офицеры имела от 300 до 1 000 дес., рядовые казаки – до 50 дес., тогда как старожилы – до 30 дес., недавние переселенцы, предпочитавшие осваивать пространство между 50º и 60º северной широты, – до 20 дес. Встречались ситуации, когда в 1878 году все земли в районе оз. Песчаного были присвоены крестьянами и казаками, «забывшими» интересы казахов. Стоит отметить: понятие «моя земля» у значительной части коренного тюркского населения, как, впрочем, и у аборигенов Западной Сибири – угров и самодийцев, соотносилось не с  конкретным  наделом, а представлением  о пастбищах, промысловых  и сенокосных  угодьях, необходимых  для семьи, тугума или фратрии на ближайшее время. Соответственно, перекочёвки по пастбищам и перемещения по угодьям  рассматривались ими как  естественное право, на которое наступали крестьяне и казаки, не говоря уже о том, что появление зоны отчуждения вдоль линии строящейся железнодорожной магистрали меняло пространственные представления и «линии жизненного горизонта».

Сезонный характер пребывания в сибирских  пределах (с  иными социокультурными и пространственными представлениями) имели купцы и ремесленники из европейской части страны, а основными центрами их  постоянного проживания выступали Петропавловск, Томск, Тобольск[2].

Не предвидели для себя опасности от строившейся в отдалении железной дороги торговцы на ярмарках  вгородах Ирбит, Троицк  и селе Ичкино Шадринского уезда Пермской губернии, где уже и сами сибиряки активно участвовали в  транзитной торговле, доставляя и необходимые для земляков  товары.

Наличествовала и другая региональная специфика: в 1868 году вместо Области сибирских киргизов образована Акмолинская область, куда вошли и казачьи поселения Ишимского, Курганского, Омского округов, а форпост продвижения российских  интересов  вглубь Центральной Азии – Омск  не только имел  резиденцию генерал-губернатора, общесибирские учреждения, но и стал  центром  Акмолинской области. Оттуда шло административное управление, распределение средств и сил. И именно Омск предполагался в качестве важнейшего пункта соединения железнодорожных и водных коммуникаций Западной Сибири.

Наряду с вольным переселением продолжилось и невольное – осуждённых по уголовным и политическим статьям, в т. ч. участников восстаний и заговоров. Ссыльнопоселенцы, заметим, вместе с коренными сибиряками и приезжими (завербованными) из европейской части страны участвовали в строительстве Транссибирской магистрали, к 1895 году уже дошедшей до Оби. Магистраль не только явила миру экономический потенциал Сибири, но и расширила коммуникативные связи. Так, отходники-строители из Казанской и Вятской губерний успевали за сезон добраться до Тобольска и Томска[3], а включение с помощью железных дорог  новых  территорий укрепляло религиозную идентичность, восстановило семейные связи, возобновило традиции паломничества, отныне взятые под  опеку государства. Например, из эпитафии Ф. И. Тынкачёва явствует, каким путём  он  оказался в  составе российской дипломатической миссии в  Константинополе, а оттуда – в  свите турецкого султана – в  Мекке[4]. Да и другие паломники добирались по железной дороге через Варшаву и Вену до Константинополя, а затем морем  до Аравии[5].

В то время русский компонент (культура православных  славян) был доминирующим  в  зоне будущего строительства Транссибирской магистрали, в  т. ч. в  силу официальной поддержки со стороны государственных органов власти. Доминанта русских культурообразующих форм там  укреплялась и идеями христианского миссионерства, в  т. ч. с  помощью нового канала связи – железных дорог. По ним облегчались поездки православных по святым местам центральной части страны, ранее занимавшие по полгода-год.

Правительство жаловало христиан, мигрировавших в степные районы, распространяя на них Временное Положение 1868 года и льготы для переселения в земельном наделе, денежном пособии и проезде, отсрочке в отбывании воинской повинности, кредите для приобретения семян и инвентаря. По ходу движения по Транссибу для них выстраивались на крупных станциях не только помещения для отдыха, но и временные часовни, а также вагоны-церкви.

Наибольший приток переселенцев выпал на 1880–1890-е годы, а конечной станцией на этом маршруте временно стала Тюмень. Переселенцы шли на восток чаще всего добровольно, но нередко «их вынуждало к этому отчаяние, безземелье и голод. Они шли с надеждой на новую жизнь, в которой будет много тяжёлой работы, но не будет нужды»[6]. К тому же Закон 1889 года освободил переселенцев от уплаты казённых налогов на три года, а в последующие три года предписывал  вносить их  в  половинном  размере.

Естественно, что льготы привлекли из перенаселённых центральных и юго-западных  губерний России большие массы предприимчивых  людей. Такие люди в считанные годы становились на новой земле крепкими зажиточными хозяевами, имевшими наёмных работников из числа соплеменников и бывших кочевников.

И раньше регион отличался активными взаимовлияниями – слишком много культур пересекалось, а население не отличалось приверженностью к догмам, но важно свидетельство очевидца – тобольского губернатора - о специфике религиозности: «Принятие крестьянами баптизма и других сектантских учений, а также старообрядчества, я не могу назвать отпадением от православной церкви, так как большинство крестьян, особенно сибирского, только формально числится в ней. В лучшем случае крестьяне знакомы лишь с обрядами православной церкви, суеверно веря в спасительность самого обряда, безотносительно к внутреннему содержанию его» [7].

В 1897 году территория огромной Тобольской губернии составляла 1 219 229,7 версты² (она делилась на 10 уездов, в её состав входили современная Курганская область, а также часть Томской, Омской, Свердловской областей, Казахстана). Всего населения в губернии в конце 1890-х годов насчитывалось 1 842 400 чел., а в небольшой Томской области – 1 млн. 920 тыс. чел., где центрами инновационной деятельности, открывающей путь к формированию нового типа общественных отношений, являлись многие города. Связанные в большинстве случаев железной дорогой губернские и уездные центры оставались форпостами, как российской государственности, так и центрами перемещения экономической деятельности из аграрного сектора.

Показательно, что в то время на долю горожан, родившихся в Сибири, приходилось лишь 46,1 %, что говорит о сильнейшем влиянии миграционного фактора, хотя сословный состав (мещане – 44,6 %, крестьяне – 40 %, потомственные дворяне – 7,3 %, духовенство и купцы – по 1,4 %) немногим отличался от общероссийских показателей[8]. А вот наличие существенной крестьянской составляющей подтверждает идею о невозможности применения к Сибири вестернизированного понимания «городской быт», предполагающий разделение в пространстве и времени производственной и внепроизводственной сфер.

Есть мнение, что начало ХХ века – рубеж и конец традиционной культуры в России, поскольку знаменует переход к индустриальному (капиталистическому) обществу[9]. Но пространство страны также велико, как и разница в социокультурных параметрах населения, что вряд ли стоит понимать первый тезис как аксиому. Другой вопрос, что тогда столкнулось столько тенденций и концепций социального развития, что на это обратили внимание даже за рубежом противники России[10].

Литература:

1. В Томском округе, например, имелось в 1883 г. 12 приходов. – МарковаМ.Ф. Татары Томской губернии в конце ХIХ – начале ХХ в.: миграционные процессы, численность и расселение // Исторические исследования в Сибири: проблемы и перспективы: сб. материалов четвёртой региональной молодёжной науч. конф. – Новосибирск, 2010. – С. 104.
2. Алисов Д.А. Население Тобольска во второй половине ХIХ – начале ХХ в.: формирование и социально-культурное развитие // Национальное обозрение: этнографо-метод. сб. АОК «ДНК ″Строитель″»: 2007. – Вып. I (III). – Тюмень, 2007. – С. 17.
3. Халиков Н.А. Хозяйство татар Поволжья и Урала (середина ХIХ – начало ХХ в). – Казань, 1995. – С. 181.
4. Ислам на Урале: энцикл. словарь / колл. авт., сост. А.Н. Старостин, отв. ред. Д.З. Хайретдинов. – М., 2009. – С. 365; Щур В.М., Абрамовских Н.В., Самкова С.В. Альменевский, Сафакулевский и Мишкинский районы в досоветский период // Земля Курганская: прошлое и настоящее: краев. сб. – Вып. 11. – Курган, 1995. – С. 17.
5. Отчёт штабс-капитана Давлетшина о командировке в Хиджаз. – СПб., 1899. – С. 41; Резван Е.А. Хадж из России // Восток: история и культура (Ю.А. Петросяну к 70-летию со дня рождения). – СПб., 2000. – С. 134.
6. Творчество народов Тюменской области. – М., 1999. – С. 15.
7. Бортникова О. Н. Формирование права на свободу вероисповедания в условиях сибирской каторги и ссылки // Проблемы истории Сибири: сб. науч. тр., посв. 80-летию профессора Ю.П. Прибыльского. – Тобольск, 2006. – С. 21.
8. ИЭС: [в 3 т.]. – Т. 1. – Новосибирск, 2009. – С. 409.
9. Лурье С. В. Историческая этнология. – М., 1998. – С. 179–180.
10. 10. Hartmann M. Chinesisc Turkestan. Geschichte, Verwaltung, Geistesleben und Witshaft. – Frankfurt; M., 1908.