Пивненко Н.Л.,
 учитель МАОУ ЗГО
 «Заводоуковская СОШ №2»

Дневник моего деда
(Носов Иван Фёдорович, 24.01.1896 - 07.06. 1972 гг.)

       «Дела давно минувших дней,
                                                                                             преданья старины глубокой…»

             
Иван Фёдорович Носов (справа) с боевым товарищем

Я, Пивненко Наталья Леонидовна, учитель МАОУ «СОШ №2», хочу рассказать о воспоминаниях, мыслях и чувствах своего деда Носова Ивана Фёдоровича, которые он оставил в своём дневнике воспоминаний. Ему бы сейчас было 120 лет, 44 года его нет с нами. Мог ли он подумать, что через такое количество лет заговорят его рукописи. Бабушка Наташа, его жена, хранила их у себя в сундуке, доставала, читала и плакала. Я, ещё ребёнком, просила почитать их, но она говорила, что придёт время и я прочитаю сама, расскажу своим детям и внукам. Время пришло...  Этот рассказ о нелёгкой судьбе простого сибирского парня, нашего земляка Ивана Фёдоровича.

Дневник моего деда

      «Лучше поздно, чем никогда», - гласит народная пословица. А может быть, переиначить эту пословицу и написать: «Лучше никогда, чем поздно», и на этом закончить неначатое. Думы были давно - оставить следы прошедших и незабываемых лет, но почему-то не было для этого времени, и вот только теперь, дожив до 75-летнего возраста, потеряв здоровье и возможность работать, обнаружил, что сейчас времени свободного хоть отбавляй, но берёт сомнение, смогу ли уж осуществить задуманное? Воспоминаний масса, помнится всё с самого детства, но изложить эти воспоминания вряд ли хватит моего умения.

     С чего начать? Как водится, нужно начинать с детства. Время прошло немалое, но почему-то детство помнится, как будто это было вчера. Село наше Боровинское - село старинное. Кто был его основателем, история умалчивает, вернее, не было таких людей, кто бы писал историю села. Было в селе несколько торговцев, которые обеспечивали население немудрёными товарами: Талалаев, Фотеев, Диогенов, Демьяновский. Из них самым оборотистым был Талалаев. Он имел двухэтажный каменный магазин, каменные кладовые, маслобойный завод. Торговал он всеми товарами, какие требовались для села: мануфактурой и обувью, мылом, чаем, сахаром, конфетами, мукой и даже железом. Между прочим, рядом с двухэтажным домом долго у Талалаева стояла маленькая избушка, где, я помню, доживал свой век отец Талалаева: он не захотел переходить в двухэтажный дом. И после его смерти избушка ещё долго сохранялась, видимо, для того, чтобы люди знали, что вот человек начал с такой избушки и дошёл до такого богатства.

   При советской власти у Талалаева конфисковали всё хозяйство, но никуда не сослали, и он до самой смерти жил в бедности. Сыну его Андрею оставили кое-какие постройки, и до коллективизации он жил в Боровинке, а потом уехал в Тюмень и там, при массовых арестах в 1937 году был арестован по статье №58, отправлен в лагерь, где и погиб. Семья его до настоящего времени живёт в Тюмени. Вообще, ко всем остальным торговцам советская власть отнеслась милостиво, кроме конфискации имущества ничем не обидела, и они в свою очередь никаких выступлений против власти не делали.

       Родители мои жили бедно. Семья к тому времени, как я начал помнить, состояла из деда с бабкой, отца с матерью и нас, ребятишек, пяти человек: меня, двух братьев и двух сестёр, всего 9 человек. Что было в хозяйстве: плохонький пятистенный домишко, амбар, конюшня для скота – вот и вся постройка. Из скота были две лошадёнки, две коровёнки, пара овец. Мать, несмотря на свою занятость по хозяйству, любила читать, кроме того, два моих старших брата, Кузьма и Илья, учились в школе. Меня ещё в школу не принимали, но я выучился читать дома от братьев. Учился я три года. Ученье мне давалось легко, поскольку я уже грамоту знал, но арифметика мне давалась с трудом. По окончанию школы я имел желание учиться дальше, но в 1911 году нас постигло несчастье – сгорело всё имущество. Дело было в летнюю пору. Все люди были на полях, убирали урожай. Вдруг увидели над селом дым. Быстро впрягли лошадей и поехали домой. Проехать на нашу улицу было нельзя: горело уже больше 10 домов. Наш дом ещё не горел, но напротив нас и рядом с нами уже горели. Бороться с пожаром было некому, каждый стремился что-нибудь спасти от пожара. Кое-какие пожитки, пока загорался дом, успели спасти, потом сразу вспыхнул дом и все постройки. Сгорело 30 домов, всю улицу нашу как корова языком слизнула. Вот этот случай совсем подорвал наше хозяйство, и по этой причине не отпустили меня учиться дальше, так как надо было строить хозяйство вновь.

      Вместо учёбы вынуждены были отдать меня в люди, чтобы я мог принести какую-то пользу хозяйству или хотя бы прокормить себя. В то время мать договорилась с дядей, чтобы он взял меня к себе, в Петропавловск. Дядя, Фролов Григорий Петрович, уехал из Боровинки в молодости на военную службу. Служил на Востоке, там же после службы поступил на железную дорогу, выучился на начальника станции, женился, имел троих детей. Работал он на железной дороге разъездным кассиром. После моего приезда к дяде он устроил меня проводником вагона-бака. Через некоторое время дядя перевёл меня ближе к Петропавловску на разъезд Асаново табельщиком к дорожному мастеру, а вскоре устроил в контору участка конторщиком, правда, в конторских делах я понимал немного, но у дяди всюду были друзья, и они помогли мне знакомиться с конторской премудростью.

         Так я прожил до 1914 года. Началась война с Германией, и меня досрочно призвали в армию. Дядя после войны по каким-то причинам переменил место жительства, уехал с семьёй в Ашхабад. Туда же уехала сестра с мужем, и там во время сильного землетрясения в сороковых годах жена дяди и сестра с мужем погибли.           По призыву меня, как служившего на железной дороге, назначили в железнодорожную часть в Харбин. Сначала останавливались на станции Чжалалтунь, где нам преподавали общественные науки, а потом, через несколько месяцев, отправили в Харбин учиться на дежурного по станции. Не успели мы приступить к учёбе, как срочно понадобилось пополнение на фронт, и нас эшелоном направили на фронт, тоже в железнодорожном батальоне. Батальон должен был обслуживать участок Сарны-Ковель. Ковель был в руках германцев. Батальон размещался по вагонам. Меня определили в штаб батальона на писарскую работу, поскольку я железнодорожную специальность изучить не успел.

         Вскоре перевели меня в другой батальон, стоявший в городе Коломыя, и тоже оставили при штабе.  От фронта далеко, люди где-то работали на линии, в штаб стоял себе в городе. Наступил 1917 год. Внимательно мы следили за выступлениями депутатов в Думе, уже понятно было, что дело идёт к развязке. Убийство Распутина, чехарда с отказом царей, назначение новых правительств, бесконечные по поводу всего этого митинги солдат. В общем, солдаты навоевались, а немцы всё нажимали, и наш батальон заблаговременно отступил. Отступали, пока не оказались в Кишинёве. В это время революция углубилась, организованное социалистами наступление под руководством Брусилова провалилось. Солдаты бросали фронт и ехали домой, бросая оружие или забирая его с собой. В это время и я покинул фронт и, как ни трудно было, пробирался домой. В политике в то время я разбирался слабо, считали все, что, царя сбросили -  это хорошо, а дальше жизнь народа установит Учредительное собрание.

        Вернулся я с войны домой к родителям в родное село Боровинское в конце 1917 года. Хозяйство рушилось, работать было некому. Решил остаться. В связи с этим открылось другое: раз решил остаться в хозяйстве, надо жениться. Приехали сватать Наташу. В январе 1918 года была назначена свадьба.

        Где-то там, в России, шла ожесточённая война между пролетариатом и буржуазией. Создавались и разгонялись новые правительства, а сибиряки ещё не могли разобраться, против кого и зачем нужно воевать. Возвращаясь с фронта, все спешили восстанавливать подорванное войной хозяйство. Но вот докатилась война и до Сибири. Появилось и в Сибири новое правительство, организованное Колчаком. Объявили призыв в колчаковскую армию. Мобилизовали всех, кого можно, в том числе и меня. Отправили меня в Пермь в сапёрный батальон. Воевать на стороне белых не хотелось никому.

         В это время начала с помощью вступившей Красной Армии создаваться Советская власть, выборы в ревком. При организации Ялуторовского уездного ревкома туда из Боровинки был выдвинут и я, а когда стали организовывать народные суды, меня избрали народным судьёй и назначили на большой район, в который входили нынешние Ново-Заимский, Юргинский и Омутинский районы. Я в это время заболел тифом и свалился. Болел долго и тяжело, окружающие меня не думали, что я выживу, но благодаря опытному врачу, оказавшемуся в Омутинке, кризис благополучно миновал, и я стал поправляться. Немного окрепнув здоровьем, я начал знакомиться с поступающими делами. В это время было сильно распространено самогоноварение и, согласно указаниям, с этим нужно было начать борьбу. Приходилось трудно первое время, и я рад был, когда, по прошествии года после новых выборов меня вызвали в уездревком в Ялуторовск и предложили другую работу в Заводоуковске.

        В это время был издан указ правительства о возвращении бывших железнодорожников на работу по специальности, и я написал в участок пути, где я раньше работал, что по их требованию я согласен вернуться работать на железную дорогу. Они выслали требование, и после согласования с уездревкомом меня туда откомандировали.  И работать бы мне на станции Исилькуль спокойно до сих пор, но, видно, было такое беспокойное время, что не мог я долго сидеть на одном месте. Подал заявление сначала о переезде на близлежащую станцию Вагай. Мне не отказали, дали вагон, и я погрузил всё, что имел, и с семьёй переехал в Вагай. Поработал недолгое время, подал заявление об увольнении, мотивируя тем, что необходимо поддержать старых родителей, оставшихся в одиночестве. Уволился и переехал в Боровинку. Это был 1923 год.

      Ко времени коллективизации в 1930 году наша хозяйство можно было приравнять к середняцкому. Имели уже три коровы и молодняк, две рабочие лошади и молодняк, машин в хозяйстве не было. Я оказался на работе в райкомхозсоюзе в Новой Заимке. Родителей оставил во вновь организованном колхозе и взял к себе жену и детишек. И куда меня судьба не бросала – я работал и в Омутинке на элеваторе, и в Вагае на пункте Заготсено и Заготзерно, и на станции Москаленко в Заготзерно, и к 1937 году оказался на станции Заводоуковская бухгалтером участка леспромхоза. Семья прибывала, было уже четверо детей, жена.

Наступил 1938 год. На участок (Тропинск) прислали вербованных рабочих. Пришли они, когда на пункте не было начальника. Подали на меня жалобу, что их плохо приняли на участке. А через несколько дней меня арестовали. Никаких допросов, ни следствий, подержали немного в тюрьме, вынесли постановление: как кулака заключить в концентрационный лагерь на 10 лет по статье №58 – контрреволюция. И очутился я в Горной Шории в лагере, оставив жену с пятью детьми без всяких средств к существованию.

         Прожил я в лагере 6 лет, если это можно назвать жизнью. Всех нас, «врагов народа», держали строго, без конвоя не ступишь и шагу. Одежда была плохая: чуни, фуфайка, вязаная шапка. На работу выводили даже при 50-градусном морозе. Нужно было выполнять установленную норму, а не выполнившим норму снижалась пайка хлеба до 300 грамм. Приварок был тоже плохой. На всех хозяйственных должностях были поставлены уголовники, они бессовестно обкрадывали нас. Немудрено, что через несколько месяцев тяжёлой работы люди слабели, не могли выполнять норму и вообще выполнять тяжёлую работу. Таких временами направляли в другие колонии, где работы давали легче.

           В 10-й колонии, где был я, строили железную дорогу на рудник. Дорога шла возле речки Мундиташ, где приходилось местами отводить речку, копали новые русла вручную. Где возводили высокие насыпи, туда на тачке нужно было возить камень. Работа тяжёлая, никакой механизации не было. Такой работы долгое время человек вынести не мог. Разрешали присылать посылки заключённым, и некоторые получали, но пользоваться посылками приходилось мало. Уголовники знали своё дело, они обворовывали и днём, и ночью. В 1941 году нас погрузили в эшелон и отправили на Белое море строить железную дорогу на Архангельск. Здесь мне повезло, взяли меня учётчиком, от тяжёлых работ избавили, немного отдохнул, но в один «прекрасный» день явилась какая-то комиссия, проверила штаты и всех, кто имел 58-ю статью, опять послали на тяжёлые работы.

Знаю только, что к 1942 году я окончательно выбился из сил. Попал в конце концов в госпиталь, если его можно так назвать. Всё делалось для того, чтобы люди не мучились и скорее умирали. Тут же в бараке открытая уборная, чтобы далеко не ходить. Вонь, грязь, холод. В один из дней заявилась врачебная комиссия.  Вызвали и меня, захожу в контору, ничего не объясняя, выдали на руки хлеба, документы, посадили в вагоны: «Поезжайте, счастливый путь!». Некоторые, наголодавшись, нажали на хлеб и в дороге умирали, не доехав до дома. Вскоре я благополучно добрался до дома.

     Семья моя жила в том же посёлке, где я её оставил. Много жене пришлось вынести за это время с пятерыми детьми. Старшего сына Толю убили, когда он вытаскивал из боя раненого офицера Гончарова, и пуля попала именно в затылок. Об этом написал его товарищ, земляк Уфимцев Иван из села Горюново. Прожил я с семьёй около месяца, точно не помню. За это время здоровье моё поправилось, и я решил поступить на работу. Но поработать не пришлось. Буквально на второй или третий день работы меня вызвали в военкомат и мобилизовали в армию.

Предлагали отправить в рабочий батальон, но я попросил отправить меня в действующую армию. На формирование отправили в город Пензу, оттуда через некоторое время назначили в артиллерийский полк резерва Главного командования, который стоял в Житомире. Там мы стояли в резерве до января 1945 года и на фронт попали в феврале, когда наши войска уже вошли в Германию. В последних числах апреля мы уже были на окраине Берлина и 1 мая выдержали бой с немецкими войсками, прорывающимися из окружённого Берлина. После капитуляции Германии наш полк был брошен в Чехословакию, где ещё оставались немецкие войска, и в Праге мы закончили свой поход. Солдат моего возраста стали увольнять из армии и отправлять по домам. Домой мы возвращались через Венгрию, Румынию, и летом 1945 года я был уже дома.

Когда возвратился с фронта домой, то нашёл второго сына, Женю, сильно больным. Врачебная помощь в то время была очень плохой, помочь ничем не могли, и вскоре Женя умер.

Оглядываясь назад, на прожитую жизнь, можно сказать, что «по свету немало я хаживал». Приведу вкратце, в каких местах мне пришлось побывать. Начну по порядку: Боровинка, Новая Заимка, Шипаково, Омутинка, Называевская, Петропавловск, Харбин (1915 год, был взят на военную службу). Из Харбина на фронт. Киев, Сарна, Коломия (здесь встретил революцию), Кишинёв (отсюда ушёл из старой армии и возвратился домой). Вскоре после возвращения был мобилизован в колчаковскую армию, в сапёрную часть, стояли в Перми. При отходе Колчака через Вагай скрылся с группой товарищей и вернулся домой. С 1938 по 1943 годы пришлось побывать в Новосибирске, Горной Шории, на Белом море. В 1943 году – в Пензе, Житомире, в городах Польши, Германии - в Берлине, в Чехословакии - в Праге, отсюда демобилизовался. Проехал через Венгрию, Румынию, пока выбрался домой. Много было разных впечатлений, но не было привычки записывать, и многое ушло из памяти… Судьба моя и моей семьи красной нитью прошла по судьбе нашей многострадальной страны. И в завершении своих воспоминаний хотелось бы пожелать, чтобы наше новое, молодое поколение жило лучше нас, училось, трудилось, было счастливым и верило в лучшее…

Краеведческая конференция «Наше наследие-2016»:материалы докладов и сообщений//под ред. Р. Г. Назаровой, Л. Н. Басова, Т. С. Воеводиной, А. А. Севостьянова.-Ишим, 2016.-СС. 126-129.