Медведева Г. В.,
руководитель родословного
 общества «Истоки»,
г. Заводоуковск

История края в судьбах женщин моей родословной

 

 Есть в русской женщине божественная сила:
Не помня зла, не зная похвальбы,
Уж как бы подло жизнь порой ни била,
Не падать под ударами судьбы.

Л.Степанова

Изучение родословной – это не только чрезвычайно увлекательная, но и полная смысла и глубинного содержания  работа. Ведь каждая человеческая жизнь – это уникальный и неповторимый опыт, который дает современному человеку богатую пищу для размышлений, заставляет глубже смотреть в жизнь, понимать связь времён. Вместе с тем, сквозь судьбы отдельных людей  прорывается динамизм предшествующей эпохи, угадывается панорама исторического масштаба.

Героини этого повествования – женщины-крестьянки трёх поколений моей родословной по материнской линии, уроженки деревни  Сединкина Заводоуковского района:  прабабка Степанида Петровна Хрякова, бабка Дарья Васильевна Морозова и мать Юлья Дмитриевна Федотова.   

Моя прабабка   Васильева Степанида Петровна (1864 г.р.(1))  смолоду отличалась сильным, решительным характером. Восемнадцати лет выйдя замуж, она бесстрашно отправилась за своим Василием Платоновичем Хряковым (1862 г.р.(2)) на военную службу в Восточную Сибирь. На новом месте, где муж исполнял фельдфебельские обязанности, пробивная Степанида устроилась в услужение к богатому пасечнику. Двести колод с пчелами давали тому приличный доход, и он щедро расплачивался с работниками. Когда после шестилетней отлучки молодые вернулись в родную деревню (прим. 1886 г.), на деньги, заработанные на чужбине, Василий справил  дом на берегу пруда Уковская вершина  и обзавёлся  хозяйством.  Долго ещё Степанида была  нужным человеком в деревне: мужики ходили к ней просить денег в долг. Внучка Проскурина Анна Артемьевна вспоминает, что о её бабке говорили: «Ходит в сермяге, а в кармане золотые брякают».

Далёкое путешествие закалило Степаниду, ранняя самостоятельность развила в ней независимость и уверенность в себе. Из дальних краёв крестьянка вернулась другой: теперь это была не привычная и понятная всем Стешка, а степенная, какая-то иная  - Степанида Петровна. Как замужняя женщина, она носила на голове кичку, которую сверху покрывала платком. Статную фигуру подчёркивали приталенные кофты с пышными оборками по низу. Степанида стала курить и до самой своей смерти не смогла отказаться от этой привычки. Возможно, от чужих людей она узнала какие-то житейские хитрости в вопросах регулирования деторождения: в отличие от своих плодовитых землячек она родила лишь двоих детей. А ведь женское начало в её породе было сильное: дочь Дарья впоследствии рожала 19 раз, а одна из внучек,  Анастасия Кузнецова, вырастила 15 детей.

Работали Василий и Степанида много и с охотой: сеяли хлеб, лён, держали лошадей, скот, домашнюю птицу. Когда не справлялись сами, нанимали помощников. Напряженная круглогодичная работа давала хорошие результаты: всего было вдоволь, ни в чём не знали нужды. Излишки полученной продукции:  муку, зерно, мясо сбывали на ярмарках(3),  где, в свою очередь, приобретали промышленные товары.  

 Подрастали наследники – сын Устин (1887 г.р.(4)) и дочь Дарья (1891 г.р.(5)), моя будущая бабушка. Как все крестьянские дети, они рано стали помогать родителям. Подростками они уже косили и гребли сено, пасли телят и гусей,  в поле выбирали картошку. Девочка  полола сорняки, носила  воду, полоскала бельё, училась готовить еду, обрабатывать шерсть и лён, рукодельничать. Зимой мать и дочь не расставались с прялками: прядильный сезон длился почти 5 месяцев – с ноября и до весенних полевых работ. На громоздком ткацком станке-кроснах ткали полотно, ковры, половики, полотенца.  Ко времени замужества Дарья приготовила себе положенное приданое («лопоть») – одежду, постельное и столовое бельё. Девушка слыла искусной мастерицей: она умела  ткать и шить,  вышивать и вязать.

Когда пришла пора, её сосватали за одногодка Шапарева Прохора Артемьевича (6), сына отставного солдата из соседней деревни Киселёва (Холмы).    В 1911 году у них родилась дочь Александра. Через несколько лет началась первая мировая война, Прохора призвали, а вскоре на него пришла похоронка. 

В большом хозяйстве Хряковых остро не хватало  мужских рук. Уже состарившийся Василий Платонович мучился болезнью желудка и не расставался с бутылкой молока. Поэтому когда на молодую вдову стал поглядывать, а потом и заслал сватов вернувшийся с войны  земляк Морозов Дмитрий Кириллович (1890 г.р. (7)), мой будущий дедушка, Василий и Степанида дали согласие на их брак.

   Дмитрий  пришёл в дом тестя на всё готовое (таких раньше называли «примаками») и стал работать. Трудился с раннего утра и до глубокой ночи, к концу работы от усталости валился с ног, и с поля его привозили в телеге.  В семье подрастали шестеро детей - 2 сына и 4 дочери.   Родившиеся до них и после них  умирали, как правило, от болезней.  Наверное, как и все крестьяне в то время, к смерти младенцев  Дарья  относилась просто: «Бог дал, Бог взял». Дарья до  самых родовых схваток работала по дому, а после родов, если была  страда, уже через несколько дней выходила в поле. Детей оставляла со Степанидой или старшими детьми, совсем маленьких брала с собой. Сунет в рот «жёвку» (нажёванный в тряпочку пряник или баранку) и занимается своим делом. А работать крестьянка умела. Её старшая дочь Александра Прохоровна Халина рассказывала, что «мама по  300 снопов в день вязала», в хозяйстве держали до 100 голов только домашней птицы, не считая крупного рогатого скота, свиней и овец.

Дмитрий и Дарья всё ещё жили в доме Василия и Степаниды, но мечтали о своём жилище. Навозили из Комиссаровской  лесной дачи лес на дом, а потом и сруб поставили. Но новоселью не суждено было состояться.  В  конце 20-х г.г. в Сединкино, как и во всей округе, началась коллективизация (8). Состоятельные крестьяне, имеющие крепкие хозяйства, должны были определиться: добровольно вступить в коллективное хозяйство и внести в него свою долю, или стать противником новых порядков и навлечь на семью  беду. В августе 1930 г. Морозов Д.К. вступил в колхоз и  увёл  со двора двух рабочих лошадей из имеющихся четырёх и двух коров(9), одна корова была оставлена для семьи. Можно представить, как сомневались и спорили Дмитрий и Дарья, сколько слёз выплакала  женщина. Крестьяне всегда мечтали о зажиточной жизни, а достигнув этого уровня, гордились и стремились удержаться на нём.  То, что было добыто ежедневным  тяжелым трудом, приходилось передавать в «общий котёл», около которого хотели прокормиться немало нерадивых, откровенно ленивых земляков.  Отношения  Морозова Д.К. с новой властью сразу незаладились: толковому, привыкшему к самостоятельности  Дмитрию многое не нравилось в коллективном хозяйстве.   Судя по переписке с архивами, ещё 15 марта 1932 г. он состоял в колхозе, но в его анкете в графе «сведения об антисоветской деятельности в прошлом и настоящем»  было отмечено: «подвергнут проверке, в данное время ведёт себя замкнуто»(10).  

Это было время, которое до сих пор является предметом научных дискуссий. Диапазон определений этого периода широк: от «чрезвычайщины» до «форсированной модернизации».  Однако очевидно одно: коллективизация получила всеобщее признание как насильственный и принудительный процесс, а «ликвидация кулачества» -  как трагический  акт раскрестьянивания (11).

Документы по Сединкинскому сельскому совету свидетельствуют о том, что репрессии здесь продолжались с 1930 по 1933 г.г., к 11 января 1936 г. высланными на Север и лишёнными избирательных прав стали 16 человек (12). Семья Морозова Д.К.  тоже не избежала  участи раскулаченных. Хозяйство было разорено, вся живность и орудия труда  вывезены со двора, имущество распродано на торгах.

Прошло чуть более 80 лет, живы ещё родственники, пережившие те колоссальные потрясения.  Семейное предание донесло некоторые достоверные детали того времени. Пересказывают, что некий Иван по фамилии Стычонок,  видимо, не организатор  раскулачивания, а кто-то из местных помощников, незаметно сунул Степаниде под передник красивую  блестящую чашку, привезенную ею из Томска. Надо понимать, посочувствовал…

Изъяли всё, вплоть до застывшего на морозе  белья на верёвке во дворе. Завалявшийся за ненадобностью  и не приглянувшийся комиссии ветхий половик потом на какое-то время стал  для детей постелью:  на один конец их клали, а другим укрывали. Единственное, что удалось  утаить Дарье, это была швейная машинка, которую она  успела спустить с плотика в пруд около дома. Позднее эта машинка станет кормилицей семьи, когда Дмитрий вернётся из тюрьмы и станет шить на заказ штаны, тулупы, фуфайки и другое.

Морозова Дмитрия Кирилловича признали «кулаком» (13) и отправили отбывать наказание за «разлагательскую работу» среди колхозников. На руках Дарьи остались  пятеро детей 12, 9, 7, 5 и 2 лет (среди них 5-тилетняя Юлия, моя  мама) и престарелая мать Степанида. 

 Подавленная горем и нуждой, семидесятилетняя Степанида пошла по дворам собирать подаяние. Крестясь и моля о милосердии, просила она хлебушка. Кто-то, жалея её малолетних внуков, совал  горбушку хлеба или варёную картофелину, а кто-то злорадно прогонял от ворот. Придя домой, она вываливала из мешка «что Бог послал», и голодные ребятишки  набрасывались на еду. Иногда за милостыней ходили мальчики Кузьма и Григорий. Мама вспоминала: «Братья уйдут, а мы стоим у окна и ждём. Как завидим издалека, начинаем стучать – скорее!»

Чтобы как-то выжить, Дарья ходила на мельницу и просила муки. Сердобольные мужики давали ей с горсть, она добавляла в неё порубленной травы и пекла лепёшки. У детей болели животы, опухали ноги. Они лежали  рядком, а Дарья плакала над ними. 

Через 2 года вернувшийся из тюрьмы, оборванный и завшивленный Дмитрий, чтобы не видеть своих земляков-обидчиков, посадил нищую семью в телегу соседа и перевёз  в  деревню Ольховку.   Со временем, заработав сколько-то денег, Дмитрий купил избушку на краю деревни, в которой и прожил с Дарьей до старости.   Волею судьбы, на этой же улице, напротив, стояли дома местных активистов Миськова Петра и Клевцова Степана, у которых Дарья  иногда видела вывешенные на верёвках связанные когда-то ею скатерти. «Опять у Петруньки видела свои  вещи»,- говорила она и плакала.

Дмитрий и Дарья уже никогда не жили в достатке: здоровье было не то, трудно было поднимать подрастающих детей. Старшие дочери к этому времени были уже самостоятельными, а четверо оставшихся учились в школе. Начальную закончили Ольховке, а средняя находилась в Новой Заимке. Поначалу родители снимали для них жильё, но кроме платы за комнату,  школьников нужно было одеть и обуть, обеспечить едой и керосином.  Поэтому от квартиры пришлось отказаться, и ребятишки ежедневно, в любую погоду,  преодолевали  семикилометровое расстояние от Ольховки до школы.  В конце концов, весной, когда детям надо было пробираться через залитые талыми водами лога, девочек оставили дома, и они уже больше не бывали в школе. Таким образом, моя мама Морозова Юлия, предпоследняя дочь Дмитрия и Дарьи, не закончила даже 5 классов и с 12 лет уже начала работать в колхозе: перебирала семенной картофель, полола сорняки на поле,  а став постарше, наравне со взрослыми выполняла любую работу. 

Дед Василий к тому времени уже умер, бабка Степанида свой век доживала у дочери, спала на печке, уже ничем не занималась, только курила, спустившись на голбец. Дарья, как заведённая, хлопотала по своему бедному теперь хозяйству, чтобы как-то накормить  ораву детей.  Сытое прошлое осталось в памяти как сказочный сон.

Нагрянувшая Великая Отечественная война не обошла Ольховку стороной. 20  мужчин (почти из каждого второго дома)  не вернулись с фронтов.  Братья Морозовы  тоже воевали с фашистами. Младшего Григория не дождались: пропал без вести в октябре 1943 г. (14) при форсировании Днепра. Долгие годы потом выходила Дарья за околицу деревни и, приложив козырьком ладонь ко лбу, вглядывалась вдаль: не идёт ли Гришенька?  Женщина ушла в себя и только неистово молилась по утрам и на ночь, то ли кляня «ворогов», то ли моля о заступничестве. Я запомнила её суровой, сдержанной в чувствах старухой. Никто никогда не видел её слёз или улыбки на лице, не слышал её смеха или шутки. Внуки не помнят, чтобы кого-то из нас, маленьких, она брала на колени.

После смерти в 1965 году мужа Дмитрия  Дарья стала жить в Новой Заимке, попеременно в семьях дочерей. Она никого не хотела обременять заботами: поживет у Анастасии - пешком идёт к  Юлии, а потом «костыляет» к младшей Зое. Так и вижу её, уходящую вдаль, глубоко прихрамывающую на усохшую к старости ногу. В тёмной одежде, в платке «домиком», концами завязанном под подбородком, сидела она у окна, сложив на коленях натруженные руки. О чём думала, что вспоминала? С лихвой хлебнув горя,   страдая от своей бесполезности и бессмысленности  существования, окаменевшим немым укором всем нам  жила она рядом.  

Мать моя Юлия Дмитриевна Федотова (1926 г.р.), в отличие от своей бабки Степаниды и матери Дарьи,  была человеком  иной эпохи. Она  не захватила традиционного крестьянского воспитания:  не причащалась вместе с родителями в церкви, не принимала участие в съезжих храмовых праздниках, замуж вышла «самоходом», без сватовства и сговора родителей. Господствующая идеология безбожия вытравила  крупицы  религиозности, исподволь  заложенные в девочке старшими женщинами.  Её воспитала советская школа, советские фильмы и песни. Как все, носила красный галстук, пела «Взвейтесь кострами…», соревновалась в сборе колосков на поле.

На мой вопрос, как старшее поколение, пережившее «чёрные» времена, вспоминало и комментировало прошлое, мама рассказывала, что и бабка Степанида, и родители в целях безопасности детей и элементарного чувства самосохранения  приспосабливались ко всему, что с ними происходило, сдерживали свои критические взгляды. То, что на самом деле проявилось как произвол властей,   описывалось ими  и впиталось детьми как “обида”, “несправедливость”.    

   Эта обида за украденное, голодное детство, безвинно наказанного отца, малообразованность по причине бедности, клеймо «подкулачницы», нет-нет да и вылетающее из уст пьяного мужа, всю жизнь не оставляла мою мать. Она вспоминала: «Я ничего в жизни не видела, кроме работы, забот и нужды. Особенно  тяжёлыми были годы до замужества».

В 1986 г. мама подарила мне записную книжку, в которую внесла 338 частушек, которые она знала и пела когда-то под гармошку. В юности Юлия была боевой девушкой, плясуньей. Я очень люблю   фотографии моей молодой мамы с сёстрами или подругами: открытый взгляд, волной уложенные волосы,  скромное платьице,  украшенное кружевами, незатейливые бусики на шее.  Летом деревенская молодёжь     встречалась на «полянке», зимой – на «вечорках» в избе одинокой Анастасии Тишинской.   Там и встретила  мама своего суженого – Федотова Валентина Фёдоровича, моего отца, с которым прожили в браке 66 лет и воспитали троих детей.  

Её память о  молодости – это память о войне 1941-1945 г.г., об изматывающем труде в колхозе и на лесозаготовках, о постоянной нехватке еды. То, что пришлось вынести женщинам и подросткам в тылу, позднее официально было названо «трудовым подвигом советского крестьянства в годы Великой Отечественной войны».   

Мама вспоминала: «В войну было голодно. Нарвём в лесу луку, зальём молоком и едим. Хлеба не было. Отец рано утром намёткой наловит в озере гольянов, мама ему поджарит, и он уходит на работу».  Одежду донашивали старую, один раз  на железнодорожной станции в Новой Заимке  мама выменяла  у пассажирки поезда юбку на свою картошку. На редкие молодёжные встречи с удовольствием надевала форму учащегося ФЗУ (фабрично-заводского училища) ушедшего на фронт брата Григория – брюки и гимнастёрку под ремень.  

Но отдыхать  доводилось крайне редко: приходилось много работать.  В  колхозе   пахали и боронили землю, сеяли зерно вручную и на сеялке, пололи посевы, косили травы литовкой и косилкой, гребли сено, перевозили его на волокушах, скирдовали, молотили хлеб на элеваторе,  веяли, загружали  его в   мешки, таскали мешки в склад или к транспорту. Во время сенокоса и уборочной страды молодёжь работала круглыми сутками.  Какое-то время мама выполняла обязанности прицепщика на  тракторе ХТЗ с большими железными шипами на колёсах, который тогда называли «колесоткой».  Трактором управляла   Клевцова Зинаида Степановна.  Ударный труд комсомолок из д.  Ольховка, в том числе и моей мамы Морозовой Ю.Д.,    был отмечен в одном из номеров районной газеты «Знамя коммунизма».

 Начиная с 16 лет,  она семь зим провела на лесозаготовках (с 1942 по 1950 г.г.).  Зоя Михайловна Тиунова - землячка мамы, говорила: «Никто из ольховских девчат больше Юльки Морозовой в лесу не работал». В ватных штанах и телогрейках, в валенках, бывало, с дырами, заткнутыми соломой, по пояс в снегу, валили девушки лес, обрубали и жгли ветки, делили дерево на положенный метраж, стаскивали брёвна на одно место, возили на лошадях шестиметровые хлысты, дрова к железнодорожным путям. Вместе с мамой работали сестры Валентина и Евдокия Семищенковы, Клевцова Евдокия.   Собранные со всей округи молодые колхозницы и несовершеннолетние колхозники жили на квартирах или в бараках в с. Тумашово, в д. Зоново,    где  спали на двухъярусных кроватях, тут же на небольшой плите, если успевали занять на ней место,  готовили пищу.

В 6 часов вставали по гудку Лебедёвского шпалозавода. Порой утро начиналось с рёва: кто-то потерял рукавицу, а в стужу невозможно  работать голорукой;  у кого-то разболелась пораненная в лесу нога …  Но к 8 часам нужно было добраться до леса.  Иногда приходилось километра 3 идти  пешком, неся на плече топор и укрепив  на  талии  гибкое  стальное полотно ручной пилы.  Чтобы выполнить доведённый план по заготовке леса, приходилось работать практически без  выходных.  Помогали комсомольский энтузиазм и способность молодого организма быстро восстанавливаться. Мысль о том, что  заготовка леса, нужного стране, бойцам, - это  вклад сибирячек в приближение долгожданной Победы, согревала в суровые зимы, давала очередной заряд энергии.

Однако тяжёлый физический труд выматывал силы, неумолимо подрывал здоровье. Весной  вернувшиеся домой  девушки   долго, порой до нового сезона лесозаготовок,  лечились народными средствами: кашель и застуженные  ноги - жаром,  ночуя в русской печке головой наружу, надсаду в бане выправляла бабка Афанасея Горбачёва.  Полуголодные, месяцами оторванные от дома, лишенные элементарных бытовых и санитарных условий, девчата не могли дождаться окончания войны, чтобы наконец-то навсегда выехать из леса.  Тогда и рождались такие невесёлые частушки (взято из маминой записной книжки):

Моё имечко написано

В лесу на бересту,

Пропадает моя молодость

В бараках во лесу!

Скоро-скоро ли домой,

Милые девчоночки?

Надоели нам в лесу

Лесозаготовочки!

Мама вспоминала, что девушки  «огрубели,  курили и ругались, как мужики, делали наколки на руках».  Не вынеся   непосильного труда,  очаявшись от безысходности, мама с подругой дважды убегали с лесозаготовок в родную деревню. В первый раз их простили, а во второй раз  осудили на полгода принудительных работ,  и под дулом ружья верховой сопроводил их на прежнее  место работы. 

Когда мой отец после почти семилетней службы в армии вернулся в Ольховку, мама не захотела остаться в колхозе. Стремление вырваться из деревни, избавиться от своего крестьянского прошлого было настолько сильным, что её не испугала жизнь в чужих местах, на съёмных квартирах.

В крестьяноведческой литературе такое социальное явление, как уход из крестьянства, превращение в некрестьянина, относят к скрытым формам тихого сопротивления сельского населения  политике властей, называют «оружием слабых» (15).  

Долго мыкались мои родители в поисках счастья, пока окончательно в 1961 г. не осели в Новой Заимке, но с колхозами так никогда и не связали свою жизнь.

Вот такой получился у меня печальный рассказ  о дорогих моему сердцу  крестьянках.  Разве можно согласиться с теми, кто скажет, что судьбы  этих женщин – это простые, бесхитростные житейские истории?  Они прожили жизни, полные драматизма, полной чашей  испили всё, чем богата отечественная история.  Если умножить судьбы моих героинь на миллионы судеб таких же крестьянок, то во весь рост встанет многострадальная Россия, сибирская деревня, образ русской женщины-матери, вечной труженицы, воспетый поэтами.

P.S. Когда я готовила это выступление, то ловила себя на мысли, что оно получается слишком мрачным. Однако  понимала, что судьбу не перепишешь, и продолжала работать. А сегодня я очень довольна тем, что рассказала вам, в том числе и молодым слушателям, о своих прародителях. Ведь крестьяне – это рядовые солдаты истории, которых она, обезличив, безжалостно перемолола в своих жерновах, не оставив и следа.  Нам, потомкам, надо знать и помнить о них, учиться у них находить в себе  силы, чтобы выстоять в сложных жизненных ситуациях. Спасибо за урок,  славные мои крестьянки!

Использованные источники:

1  ГБУ ТО ГА в г. Тобольске ф. 417 оп. 2 д. 4011 л. 108-108 об.  

2  Там же, л. 108 об.

3  Е.Ермачкова. Летопись земли Заводоуковской. Заводоуковск. 2006 г. С. 295  

4   ГБУ ТО ГА в г. Тобольске ф. 417 оп. 2 д. 4011 л. 108-108 об.  

5  Там же, л. 108 об.

6  ГБУ ТО ГА в г. Тобольске ф. 417 оп. 2 д. 3997 л. 11-11 об.  

7  ГБУ ТО ГА в г. Тобольске ф. 417 оп. 2 д. 4011 л. 109-109 об.

8  Е.Ермачкова. Летопись земли Заводоуковской. Заводоуковск. 2006 г. С.133 

9  ГУТО ГАТО Архивная справка № С-629  от 22.04.2011 г. Ф. 301 оп.4 д. 379 л. 2, 5, 6, 7, 8, 9, 13, 14

10  Там же,  ф. 301 оп. 3 д. 143 л. 1, 2 д. 145 л. 1, 2, 5, 6

11  Кузнецов П. Раскулачивание и кулацкая ссылка. Historicus.ru

12  Е.Ермачкова. Летопись земли Заводоуковской. Заводоуковск. 2006 г. С. 135 

13  ГУТО ГАТО Архивная справка № С-629  от 22.04.2011 г. ф. 301 оп. 3 д. 143 л. 1, 2 д. 145 л. 1, 2, 5, 6 оп.4 д. 379 л. 2, 5, 6, 7, 8, 9, 13, 14

14 Извещение  4 отдела  Управления по персональному учету потерь сержантского и рядового состава Действующей Армии и пенсионного обеспечения их семей  Народного Комиссариата Обороны Союза ССР № 4681610 от 16.10 1945 г. гражданину Морозову Д.К.

15 В.В.Бабашкин. Крестьяне, посткрестьяне и власть в 20 веке: приспособительные стратегии с обеих сторон. Стр. 73. Сайт Института социологии РАН http//www isras/ru/